А еще эта легковесность, растущий вакуум.

И розоволосая фотография на пыльной полке. Плоская, как плоское кофе. На ней замерла зеленая гусеница. Головкой на картонные глаза, в которых не двигались зрачки.

Открыла рот, чтобы сделать вдох, вместо этого наглоталась слез. И чуть не подавилась.

Ощутила беспомощную соль на губах. – Я же плачу, почему никто не слышит? – Кто-нибудь… – совсем неприлично хлюпнула мокрым носом. Но ничего не происходило.

Саша не знала, должно ли было что-то произойти или нет, но не происходило вообще ничего, и так точно не должно было быть. – Почему я плачу? – пыталась, но не могла понять причину этой внезапной протечки. Обычно она понимала, по чему или по кому проливается, но сейчас совершенно не понимала почему. И, как оказалось, когда не понимаешь причину, плачешь только больше. Словно внутри у нее что-то лопнуло, и накопившаяся за годы вода нашла выход через глаза.

«Но не плакать же вот так «просто так?»

– Какая же я жалкая, – шмыгая, горько усмехнулась она. – Плачу как девчонка. И сама не знаю почему. Самой противно, – протерла лицо рукавом и, посмотрев на него, удивилась, сколько же много из нее вытекло.

Вспомнила свои «Кто-нибудь».

– О чем я вообще? Какая гадость, – сморщилась она. – И зачем мне это? – но непослушные слезы все равно сочились, как кровь из раны. И некоторые уже сохли на холодном бетоне.

Размазала вспотевшими пальцами эти соленые пятна, вытирая жалость к себе. – Беее, – чуть не стошнило, когда представила, как плачется в какую-нибудь Жилетку. – Фу быть такой! Натурально фу.

– Ну, ладно, поплакали, и хватит… – подумала, что пора бы и подняться, но к своему удивлению поняла, что не поднимается. Тело размякло и не слушалось. Растекалось на бетон вслед за слезами.

– Почему не могу встать? – испугалась Саша, не чувствуя ног. – Нет-нет, я хочу встать, – но ноги немели и больше не собирались стоять.

– Что случилось? – на лице совсем заплакало, так что щеки промокли, как вчерашняя кофточка. Начала захлебываться собой, пыталась ногами, но оставалась неподвижной гусеницей в свой же луже.

– Эй! Кто-нибудь! – кричала она изнутри соленой гусеницы. – Почему не получается? Я же хочу. Почему не встаю? – пустели маленькие вдохи.

Но неподвижной гусенице было уже все равно. Она безразлично немела, чтобы больше не приходилось двигаться. А Саша давилась слезами, потому что, в отличие от гусеницы, она хотела. Вот только тело больше не слушалось её. Стало чьим-то чужим. Кажется, его наконец-то принимали обратно.

По гарантии.

– Постойте!

Но документы уже подписывали, и новый собственник торопился.

– Почему не встаю? – в коконе движений все меньше и меньше, а кокон только плотнее. И под лопатками, кажется, уже перестало чесаться.

– Как же так?

– Но я же…

Плакала, а с кровати скатилось солнце.

Увидела свою застывшую гусеницу с потускневшими глазами. Уже упаковывали и больше никаких очередей. Снаружи кожаная, внутри асфальт.

Прямо в пиццу, что ещё на губах. Коснулась нижней губой верхнюю. Влажные и даже объемные.Даже без кофе.А вот и трещинка от зубов. Прикусила. Сыр и солёная кожа.

– Вкусно, – облизнулась. – Значит еще здесь, – изучала она мокрые ладошки. Складки в форме буквы «М» и покрасневшие пальцы с выпуклыми суставами. Глядя на эти самые пальцы, вспомнила про маленьких пилотов внутри и решила вновь пилотировать себя. Те направились под розовые чешуйки, чтобы занять свои места.

Начала стягивать себя обратно, возвращая напряжение в мышцы.

Расселись – можно вставать.

И, натянув сложный спазм, она, разорвав гусеницу, оттолкнулась от пола.

Встала на ноги. Обрадовалась и вернувшемуся зуду, и способности чесать его.

– Вот, значит, что чувствуешь, когда выключаешь свет?

– Отстойное какое-то чувство, – почесала она под лопатками.

Спит ли солнце или все-таки скатывается?

Но отстоя, как известно, мало не бывает, а жизнь так и вообще очередь из него.

Фотография девочки никак не выходила из головы.

Беззвучно смотрела.

– Кто же она такая? – этот архив с сохраненным «я» точно внутрь пробрался и продолжал свое разархивирование, передавая браслеты из шкафчика один файл за другим.

Саша не могла остановить эту загрузку, а потому пыталась блокировать эти чужеродные файлы уже внутри себя, но вместо этого эти файлы, наоборот, точно блокировали что-то в ней, а под кофтой уже две полосы натерла.

Она уже ни в чем не была уверена. Ну, то есть почти ни в чем. Кроме того, что нахождение внутри себя архива с чужим «я» – преотстойнешее чувство. Это даже хуже, чем потерять последний кусок пиццы, когда хочешь его съесть. С этим нужно было что-то делать. И срочно – пока еще сильнее не проголодалась (или пока спина совсем не порвалась).

А еще она так и не узнала, зачем же все эти годы горела лампочка. Поэтому Саша, перестав чесаться, решила узнать побольше об этом заразном «я» в надежде, что этот архив покинет её, а вместе с ним её покинет и отстой.

– А потом первым делом куплю себе пиццу! – представила она. – Большущую-пребольшущую с самым липким сыром.

И убедившись, что ее лицо вернуло прежнюю сухость, второй паспорт и 29-летнюю самостоятельность, Саша настроила деловой голос и постучалась к соседям.

После череды скрипучих шагов металлическая дверь с наклеенным картонным деревцем приоткрылась. В проеме появилась строгая женщина на вид лет пятидесяти пяти в домашнем сарафане какого-то бледно-песочного цвета. Судя по манере, учительница.

Она ничего не сказала, но все показала железным прищуром.

Переводя этот прищур и статус зрачка на язык букв, это значит:

– Что надо?

– Эээ… здравствуйте, – тут же позабыла о 29-летней самостоятельности и втором паспорте Саша, глотая воздуха явно больше, чем выглатывая слов (дурацкие социальные взаимодействия! И почему всегда так?)

– Вы кто? – требовательно спросила женщина.

(Ну точно учительница).

Почувствовала себя как у школьной доски, когда не знаешь ответа и не знаешь, как это объяснить.

– Я? Ну… я просто… хотела спросить о… – Саша показала рукой на седую дверь. – Вооон той квартире? Не знаете, кто там живет?

– Я, кажется, задала Вам вопрос, – непреклонно сказала женщина. – Кто вы? Не припомню я вас, девушка…

– Понимаете… – начала Саша. – Я… мне… – тут-то она и